***
Умерьте романтические взгляды,
сквозь покрывало розовое грез.
Вас привлекли развалины с оградой
из одичавших, красных роз.
Да, живописны древние руины,
от зноя в полдень вас укроет грот,
но их знобит от радостей долины,
невыносим резвящийся Эрот.
***
Весна.
1.
Снег, краски, небо –
все сияет!
Сверкает – солнце отражает.
А если нет: в тени и вне,
то растворилось в синеве!
2.
Из чумазых снегов потекли зеркала,
ослепляя весенним дурманом.
Я проходу весной никому не давал,
всех любил, и казалось мне мало.
Ослепительный нынче такой же дурман,
заиграть попытался с девчонкой,
мне в ответ: "Обалдел, старикан?" –
и со смехом метнулась в сторонку.
Час эротики можно у жрицы купить
и стройней, и моложе, и краше,
но попробуй заставить ее полюбить
разложение временем наше.
***
А.С.
Не ворожи, очами не тревожь.
Ночами не буди соблазном.
Я не поверю в бабью ложь,
звеня доспехами сарказма.
Лукаво спросишь: Как же быть?
И голосу придашь значенье –
готовой броситься и плыть
на зов минутного влеченья.
Внутри, немного поскребет
боль – журавленок в мутном небе.
Синица будней запоет,
ты вспомнишь сыть в роскошном хлеве.
***
Развеяло море миф голубой:
невзрачной и серой бугрилось волной,
и грязная пена плела кружева,
зеленую муть поднимая со дна.
Ты сбросила платье, растаял туман,
и взору открылся Кардена обман.
***
Страсть.
Вошла, прекраснее чем смерть,
пришедшая во время пытки,
и знаки снова стали петь
строкою в сердцевине свитка.
Планеты тронулись с орбит,
являя первозданный хаос.
Бог плачет, бес в тебе трубит,
ломая в покаянье Дао.
Сквозь пламя рыжее волос
два уголька горят зеленым:
то в них засветится вопрос,
то веки их прикроют стоном.
Напор сквозь трикотажный треск
пробился к огоньку поменьше...
Здесь начинается бурлеск
с финалом грустным и скучнейшим.
В конце... труда, всегда – усталость.
Встаешь, бормочешь: " Эка жалость!
Перегорел и сей костер".
И глаз косится уж на двор.
***
Лишь наездник может оценить
выгул крутобёдрых лошадей.
Я ж люблю на Пушкинской следить
за игрой заезженных блядей.
***
Сметает дворник в кучу
засохшие сердца.
Поссыт на кучу туча
пометиной самца.
У суки бессердечной
стальные коготки
порвут твою беспечность
на мелкие куски.
Трудолюбивый дворник
сгребет кусочки в кучу,
и обоссать во вторник
покличет суку-тучу.
***
Алый паучок - сердце
сплел паутину любви во всем теле.
Любой части коснись,
и побегут горячие волны к нему
и обратно, в гнездо, где оно родилось,
призывая к соитью,
для рождения новых сердец.
***
Увидишь женщину иную,
и слышишь гаденький мотив.
В головку, милую, пустую
словесный льешь аперитив.
Зажжешь фальшивую лампадку,
страстей поправишь фитилек,
и огонек запахнет сладким –
лети к нему мой мотылек.
***
На границе владений Гекаты,
где реальность вливается в сон:
шум машин, звук шагов, полосатый
зверь, китаец, японский дракон;
растворилась развратная гейша…
В неге утренней дремлет жена,
и теперь, чем во сне я был грешен
с тихой радостью примет она.
***
Когда я изменяю в снах,
в них царствует разврат и куртизанки.
Мои желанья светятся в глазах –
японки, негритянки, китаянки…
Тебя с японкой не сравнить:
она – красавица, а кожа..!
Беда вся в том, что лишь похожа,
на то, что можно полюбить.
Виденья сна прекраснее людей,
но лишены реальности твоей.
***
Попугайчик.
Пестрая птаха, чего не поешь?
Мечешься в клетке, зерна не клюешь?
В зеркальце ткнешься, увидишь себя,
думаешь – где же хозяйка моя?
Скоро хозяин придет напоить,
новое имя заставит учить.
***
Какою ты была…,
а я то был каков…
Луна меж звезд плыла
по тьме без берегов.
Я взял, ты отдала
без изможденных слов.
Какая ты была…!
А я, и был таков.
***
На фото Бальминой Р. Д. (stihi.ru)
Отпала надобность – выдумать еврейку
в печали иудейской скрипача.
Распутную певунью-канарейку
с влагалищем покрепче первача.
Какое счастье – аромат сирени
в подмышке утомленной узнавать –
наоборот, я ж не достиг ступени
той близости, где можно не гадать.
Как прочих, тянет, к форточке открытой
воробышком знакомым прилетать,
с печалью скрытой хитрой Риты,
в дыханье теплом буковки клевать.
***
"Она лежала на спине…"
И. Бунин
Она лежала на спине,
насытившись желаньем тела,
душа влюбленная летела,
освобожденная во сне.
Она не знала: он следил
брезгливо за ее улыбкой,
и думал – совершил ошибку,
когда с невинностью блудил.
Она проснется, и придется
желанья маску надевать,
ей маска глупо улыбнется,
а тело брыкнется в кровать.
***
Распустила хвосты у пернатых весна
воркованьем наполнила грудь.
Каждый день я слежу: хорошеет жена,
а в глазах волоокая муть.
И насытившись мной, остается такой:
чую надо – другое, другой.
Ах, такая-сякая, и сам я такой:
рад случиться случайно с другой.
***
Ищу в тиши я тихие слова,
шуршащие в листве от ветра;
покоя просит сердце, голова
наполнена мерцаньем света.
Тревожно слушать шелест штор –
в них шорох платья проникает,
со сквозняком веду я разговор –
он то дыхание, то вздох напоминает.
Слова, расставив по углам строфы
толку внутри гармонию настроя,
подобьем мягкой, старенькой софы,
принявшей форму моего покоя.
***
Мосты.
Их, иногда, в сердцах, сжигают,
разводят, прерывая путь,
и все ж мосты соединяют,
стараясь разное сомкнуть.
Спалив мосты, мы часто к месту,
где сваю первую забил,
приходим вспомнить пыл невесты,
понять – за что ее любил?
***
Зелено-то вокруг, зелено!
И наполнено щебетом птичьим!
В поле, в поле-то – сердцу вольно,
и венок из цветов тебе личит.
Сарафан-то, цветастый, как луг!
Запрокинет подол ветер смелый,
и натянет мой член словно лук,
запускать влюбленные стрелы.
Небо, небо-то – синь-синева!
Затерялся в выси жаворонок.
Песня, песня его какова!
Будто в будущем плачет ребенок.
***
Сквозь тонкие мембраны сновидений
в июльский зной врывается пурга,
и запах над цветами испареньем
плывет от таянья залетного снежка.
И на ресницах хрупкий иней
становится искристою росой.
Печаль моя, мелькнула нежной Ниной,
мембрана лопнула, и грусть вошла Наной.
Та, обернулась белою ромашкой,
другая, пальмовым узором на стекле.
Вдруг, Эльмира'', и по спине мурашки,
шальная ночь зовет: "Иди ко мне…"
***
Да, что там Эсмеральда – Эльмира!
О, сколько их имен в созвучьях
достойны вдохновенного пера,
пока воображенье наше мучат.
Я содрогнулся, слыша – Тахмина,
и шкуру бросил на земь грозный витязь,
бельмом от зависти подернулась Луна,
а вы, Наташки, Верки – отравитесь.
***
Там, где лежат луга,
и речки протекают,
в лугах стоят стога,
и так благоухают,
что у литой Нинуськи
меж ног сверчок зудит,
о Ваньке с томной грустью
сверчок срамно гудит.
А Ванька под гармошку
напьется, дуралей,
ползет к вдове в окошко
отведать кренделей,
валяться на перине
в кирзовых сапогах,
а не на сене с Ниной
врать сказки о звездах.
***
Если звезды и падали в море,
их последнее в воздухе "пш-ши"
заглушал шум волны грустной Норе,
ошалевшей в цикадной глуши.
Опрокинется телом на гальку,
и одна из них, словно ладонь
тронет тело холодной эмалью,
разжигая желанный огонь.
Звездопад – две подряд – два желанья,
но они, сливаясь в одно,
обретают простое названье,
о котором и думать грешно.
***
О, родинка! О, Божия коровка
без крапинок, на шее, не стряхнуть.
Ты ворот распахнула, ах, плутовка,
чтоб каждый мог на родинку взглянуть.
Контраст ее подчеркивает нежность,
и губы сами тянутся поймать
ее упругую, надушенную свежесть,
услышать вздох, и дальше целовать.
***
Лилит- Алканост.
Звал, аукал в дождливую осень:
"Где ты бродишь, шалава Лилит*?!"
Алканост** опустилась сквозь просинь,
и спросила: "Что, милый, болит"?
А лицо у нее было то же,
что украла у милой, Лилит.
"Та злодейка, а ты, птица, что же?
Что скрывает твой странный визит?
Почему под чужою личиной
на чужое, откликнувшись имя,
ты страдания ищешь причину,
и тревожишь глазами любимой"?
"Я, конечно, с тобою не лягу
тешить лаской распутную плоть,
и не стану поить сладкой брагой,
и не дам кокаина щепоть.
Посмотри на меня, чист и ясен,
и сочувствия полон мой взор,
я зову тебя в мир, где прекрасен,
наводненный цветами, простор.
Я раскину крыла, видишь просинь,
это вход в новый мир, торопись,
по крылам, оставляя здесь осень,
ты войдешь в недоступную высь".
Так плела Алканост, вечерело,
ее взор разгорался огнем,
вместо птичьего, женское тело
кружевным соблазняло бельем.
Алконост растворилась, в объятья
ко мне бросилась, шлюха Лилит,
целовала, глотая проклятья,
и смеялась: "Что, милый, болит"?
*Лилит – дух женщины, обольщающий
мужчин, смущающий их сон.
** Алканост – сказочная, райская птица,
с человеческим лицом.
***
Нет, только не любовь!
Все, что угодно, но другое!
Перебери на свете все слова,
найди ему название такое,
чтоб сердце не взорвала голова!
Любовь ли это? Кто их знает?
Калейдоскопом свет из глаз!
Что в них для вас сейчас сверкает?
Алмаз? Или притворства страз?
***
Я к вам приеду отдыхать,
когда февраль слегка завьюжит.
Начнете застилать кровать,
я в памяти всплыву досужей…
Иль нет? Позвольте помечтать.
Тот вечер, памятный, на даче,
февраль натужно выл в трубе,
нам все казалось – кто-то плачет
в соседской, брошенной избе.
Вы мне у доброго камина
тогда вязали рукавицы,
и разбавляли вязкость сплина
рассказом местной небылицы:
когда-то умер там поэт,
его жена в петле застала,
и, невзлюбив весь белый свет,
три дня и ночи прорыдала;
бранила бога и судьбу,
устала, стало невтерпеж,
презрев церковное табу,
вонзила в сердце острый нож;
и вот, когда февраль завьюжит,
клянет вдова свою судьбу,
и плачет горько, гонит стужу,
и вой в кирпичную трубу.
Дверь скрипнула, обратной тягой
огонь встревожило в камине,
вас напугал сквозняк, бедняга,
и страх напомнил – здесь мужчина.
А сердце, встрепенув от страха,
погнало кровь по телу бойко,
и сводницей, не честной свахой,
в бокале булькнула настойка.
***
Счастье.
Для тебя добыл счастья кусок
голубого, слегка бирюзового –
разноцветный тепла лоскуток,
к полдню солнцем в песке раскаленного.
На нем звери чудные паслись,
над ним птицы парили и пели,
облака кораблями неслись,
волны с пальмами вальс шелестели.
Ближе к ночи лоскутик пылал
все светила в узоре сияли,
и тогда я сознался – украл…
он померк, и тряпицей упал,
незаметно его затоптали.
21.12.2005
***
Свеча не греет ледяных ладоней,
шипит в щелях бесцветная зима.
Улыбку бледную дарую Абадонне:
взгляни, убей, но не своди с ума.
Подобно пламени убогой свечки
мне память дарит теплых светляков,
бликующих из мелководной речки,
плеск звуков, запах луговых цветов.
Чуть дунешь посильней, и все погаснет.
Зима заполнит душу, сердце, дом…
Страшнее может быть, еще ужасней –
я не умру – забуду о былом.
27.12.2005
***
Ревность.
Прихожая, на вешалке пальто –
чужое.
В гостиной смех и голоса –
пустое.
Вошел,
затихли,
незнакомый man –
партнер,
по виду – бизнесмен.
Да вот жена смутилась,
закашлялась –
смешинкой подавилась.
Э-э, что-то здесь не так…
пустяк.
В моих он шлепанцах,
цветы, сидит небрежно…
- Какой же ты дурак, -
жена мне нежно.
Сама мне налила коньяк,
лимончик, шоколад, варенье…
Действительно дурак –
забыл супруги День рожденья.
28.12.2005
***
Кентавры.
Тише, тише – таинственный шепот
шелестит недоступно ушам,
и глухой, неподкованный топот
где-то рядом, не здесь, где-то там.
Топчут травы степные кентавры,
осторожно крадутся в ночи.
Полнокровнее страстного мавра
сердце каждого громко стучит.
Под Луной, за рекою, Наяды
совершают лесбийский обряд.
В камышах, следя из засады,
похотливо кентавры дрожат.
Хороши обнаженные девы,
кожа каждой светлей, чем Луна.
Старый Пан на свирели напевом
пробудил вожделенье от сна.
И сопя, и толкая друг друга
из засады рванулся табун,
унося в темный лес по подруге,
естеством, поразив их табу.
Лес наполнился криком и стоном
сладострастия – им хорошо…
Звук свирели упал на полтона –
Пан грустил под Луной с камышом.
16.01.2006
***
В ваших лисьих мехах
на колючем снегу,
истекая ритмически потом,
я расчетлив как стайер
на длинном бегу,
орошаю двуствольную
жопу.
29.01.2006
***
