ФИЛОСОФИКИ 7

Город вытолкнул в лес, моросило.
Вглубь, по скользкой тропе, меж дерев
побежал, но и в парке стошнило
черностишьем, словами истлев.

Сквозь капели ласкающий шелест,
лез навязчиво шершень шоссе,
и толпы озабоченной нерест
прорывался, пугая лосей.

Дальше в лес: в обугленном царстве,
от дождей почерневших дерев,
осень милую, пламень мытарства
охватил в листопадный посев.

Тихо в чаще, лишь меленький шелест,
моросящий по яркой листве…
Но пора возвращаться на нерест,
к ежедневным заботам в толпе.

Каждый день – то одно, то другое.
Каждый день – суета в суете.
и причем ведь не сидя, а стоя
пробивать светлый путь к Пустоте.

К картине Питера Брейгеля "Детские игры"

Представьте: город наводнен детьми,
и все они во что-нибудь играют:
скакалки, бабки, прятки, городки,
не перечесть забав, какие дети знают.

Все дети, разом, вышли погулять:
Садом бледнеет, рухнула Гоморра,
когда детишки начали играть,
сопровождая игры разговором.

И кто, послушав малолетних гвалт,
взглянув на хаос непонятный,
с мольбою к Богу страстно не взывал:
ход времени пустить обратно,
"Господь, избавь от радости такой!" –
И от детей спасался за рекой.

Стол встал, как вкопанный, виденьем ошарашенный,
зажал меж ног кубическую тень,
в кубу прозрачном, в черное окрашенный
дурной приметой, толстый, как тюлень,
лежал котяра, Воландом подсаженный.

Лоснилась бликами стеклянная посуда,
как сало капал с лампы желтый свет,
убогостью давил любой предмет,
а за окном Луна всплывала чудом,
мерцанье звезд и хоровод планет;
на борове Наташка-хохотушка
за Маргаритой пролетела вслед…
"Какая чушь…" – и носом снова в кружку,
раз веры нет, то иллюзий нет.

Пришел, уселся на кровать
склонился надо мной и дышит.
Не надоест ему шептать
о долге, о посланье свыше,
или бездельем соблазнять.

"Какого черта Черту надо?
Ты толком дело говори!
В твоей двусмыслице завязнешь:
надуешь фразок пузыри,
красивым яблочком подразнишь
мифологического сада –
вкусишь, и в знаниях погрязнешь, –
как будто я его не ел,
недаром рано поседел".

"Чего ты хочешь? Мою душу?
Так сделай так, чтоб человек
не обсерал родную сушу,
моря, озера, воды рек.

Не можешь? Так пошел на ять!
Дай мне спокойно отдыхать".

Я б хотел с перелетными птицами
путешествовать налегке.
Пить водицу из звонкой криницы,
есть, что бог пошлет вдалеке.

Только птицам дано знать воочию,
как прекрасна в полете Земля,
как съедают ее червоточины
городов, небо дымом смоля.

Хорошо с перелетными птицами,
пока мой одноглазый сосед
не поедет в леса, меж столицами,
из ружья палить в белый свет.

О, Будда, Будда, просветленный,
я так уверовал в твой бред,
что право получил – рожденным
вторично быть на этот свет.

Родился снова я букашкой,
противным, рыжим таракашкой.
Недолго я на свете жил,
хозяин пальцем раздавил.

Родился сорною травой –
меня с корнями прочь долой.

Родился деревом – засох.
На мне Иуда гнусный сдох.
Сгожусь на колья и на тын.
Стою, торчу, на сердце сплин.

Пока сгнию – сто лет стоять!
О, Будда, Будда, твою мать!

Каждой осенью слышу шарманку
сквозь чешуйчатый шелест листвы.
Каждой осенью вижу цыганку
в пестром платье средь жухлой травы.

Каждой осенью, бледное что-то
под окном протяжно поет,
это что-то пришло из чего-то,
чего сердце никак не поймет.

Каждой осенью в серый ноябрь
смотрит кровью рябиновый крап.
Скрип кибитки уносит в декабрь
лошадиный, встревоженный храп.

Каждой осенью в рое видений
из далекого ма́нит цыганка,
и, покинув страну сновидений,
одноногая ноет шарманка.

Последний пир античного философа.

У смерти чаша тяжела.
Пришла пора, слабеет мой рассудок,
обрывки мыслей, как зола,
и старость дряхлая глядит оттуда.

Я вас собрал в последний раз, друзья,
чтоб насладиться глубиной сознанья.
Вам все доступно, лишь туда нельзя,
где обрываются эмпириков познанья.

Не стану пить я терпкого вина
ум будет чист, и понимать поступок,
который даст коснуться сердцем дна.
Души эфирной растворится сгусток
там, где не властна смертного казна.

Где вы, софисты, скользкие, как мыло,
веселье не докажите в унылом.

Вы, киники, в своем пренебреженье
трепещите пред нею с уваженьем.

Лишь стоик примет все как есть,
но, сев в ладью, и он не сможет слезть.

И я, шагнув через черту запрета,
вам не пришлю готового ответа.

Нельзя в миру жить обнаженным,
нельзя дразнить своим лицом,
страстями, болью искаженным,
толпу согласную с венцом
законной власти или веры.

Нельзя и воли дать словам,
где трое – там уж изуверы
готовят бревнышки крестам.

И, покидая дом, наденьте
лицо согласья гражданина,
и никому, нигде не верьте,
носите маску Арлекина.

***

На "Есенинщину" Лауры Цаголовой.

У мертвых волосы послушны,
покорна домыслам судьба…
Ему, при жизни, стало душно,
звала архангела труба,
и обещала ситцем синим
под ноги небо постелить,
покой прохладный белых скиний
над головою водрузить.

Что позвало: мечта, иль мука?
И нужно ли теперь гадать?
Чужая жизнь – такая штука,
как письма, стыдно их читать.

Пегаса нынче ночью хоронили,
он сдох на улице в сопревшем хомуте.
Не возносили и не поносили,
зарыли молча. Надпись на кресте
гласила: "Здесь лежит крылатый,
который не умел летать.
От лени голоден, под тяжестью горбатый,
таскал поэта самогон хлестать.
В последний раз, смешно раскинув крылья,
мгновение он в воздухе висел.
Гордись поэт, крылатого усилье
осталось в памяти: ОН, ПАДАЯ, ЛЕТЕЛ".

Вот чудеса: мне тошно жить,
а клетки тела тянут нить,
белки, кислоты расщепляют
как жили, так и продолжают;
им наплевать, что там в душе,
у них поденная забота,
они прокормят даже вшей,
идет программная работа.
Им срок отпущен – от и до,
и, не смотря на все невзгоды,
они следят, чтоб ты не сдох
от хвори, травмы, непогоды.
А ты все носишься с душой
пускаешь розовые слюни.
Душа приходит на постой,
еще возьмет, и в тело плюнет.

2.12.2005

По вашим строчкам, как по венам
течет энергия души.

Когда мне холодно, и стены
хотят бетоном задушить,
перекусив строку в цезуре,
сосу и нежность и любовь,
и чувствую, как в серой шкуре
словами закипает кровь.

8.12.2005.

Мы живем недостаточно долго
чтобы стать какими хотим:
с легким сердцем носить чувство долга,
дорогим поделиться с другим.

Мы живем недостаточно долго,
чтобы истину сердцем принять:
у живого всего очень много,
(много ль надо ему на дорогу?)
у живого стезя – отдавать.

22.12.2005

Если ангел на Землю перо уронил,
то, конечно, оно не простое.
И как в сказке, перо всегда находил
дурачок, или чадо чудное.

И ему открывался неведомый мир:
– Гляньте, гляньте – кричал – посмотрите,
как павлины рядится напыщенный клир!
Причащаясь, Христа вы едите!

– Посмотрите, Дриады в лесу, хороши,
в речке плещется чудо – Наяды,
и порхают эльфята вокруг – малыши,
гномы яблоки катят из сада.

Указательный палец у всех у виска,
или мимо пройдут и молчок,
или скажут – "Дитя от хмельного грешка,
до чего же чудён – дурачок".

17.01.2006