ФИЛОСОФИКИ 4

Жизнь превратилась в путь по перволедку:
под хрупким льдом над мутной глубиной,
лишь, иногда, сверкнет селедкой
удача серебристой чешуей.

По льду ходить – особое искусство,
оно похоже на искусство жить:
не хочешь провалиться с хрустом –
ты должен по поверхности скользить.

Ночь сосет монпансье золотистых окон,
их все меньше – сплошные провалы.
Только там, где мерцали лампады икон,
против мрака святые вставали.

С этой верой над городом день восходил,
всем казалось – окутан мир светом,
а над синим – мрак космоса хищно парил,
откровенья роняя поэтам.

Их привлекал в нем сильный зверь
с надменной поступью тирана.
Пред ним любой породы дщерь
в истоме тщетно замирала.

Он женщин молча презирал,
скользил по ним бесстрастным оком,
и будто бы не замечал
за пеленою дум высокой.

В поту трудился целый день,
придя, домой, его встречала
в постели сытной лаской лень,
и ни к кому не отпускала.

Нам не дано давать ответы
о запредельности миров,
хотя мы чувствуем их ветер
их холод в промежутке слов.
Их сила наполняет парус
мечты до берегов седин,
во взгляде человека чары
неосязаемых глубин.

Сегодня небо – кофе с молоком,
узоры кремовые веток.
Каким быть надо чудаком –
сидеть в квартире, словно в клетке,
когда пушистый снегопад
перелицовывает Землю,
когда меняется твой взгляд,
и будто шар земной объемля,
ты можешь на сугроб упасть,
как на перину, без боязни,
и кувыркаться с визгом всласть
в снегу, с безумием развязным...

Я слышу зов магических тамтамов,
я вижу пляску в джунглях колдуна
вокруг костра; гортанный крик шамана
летит по тундре в избу ведуна;
я вижу – хлесткими ветвями тени
деревьев ткут для космоса кайму;
ночь, полнолунье, я сажусь на веник,
лечу на Лысую в оскаленную тьму.

ВОСПОМИНАНИЕ

Дохнуло поутру в лицо,
ко лбу прилипло поцелуем,
смердящим в памяти отцом,
глумясь, пропело – аллилуйя;
по запотевшему стеклу
стекало одряхлевшей влагой,
холодной каплей по мурлу –
упало кляксой на бумагу.

ОНО зовет, ОНО канючит,
ОНО всплывает между дел:
"Идем, идем, твой мир наскучил,
идем со мною за предел".

"Я покажу тебе долины
в стране затравленной мечты,
оставь холодную вершину
на грани мрачной пустоты".

"Оставь измученное тело,
свой страх ребячий темноты.
Идем, идем, лишь за пределом
горят кристаллы красоты ".

Из непонятного, мне непонятнее всего
происхождение гармонии музы́ки,
в ней нет материи, она – из НИЧЕГО
приходит озарением великим.

Бесплотная, колеблет звуком плоть,
повелевает током крови.
Глядь – атеист несет щепоть
ко лбу, и благодарность молвит.

Снегопад благотворный для нив и лесов
валит, валит сыпучей стихией,
заполняя пустоты больших городов,
погребая местечки глухие.

Если б раньше мужик, улыбаясь, сказал:
"Много снега – к великому хлебу".
То теперь на поля, он с печалью в глазах:
"Этот снег пустырям на потребу".

Этот снег пронесется над бедной Землей,
встав в цепочку последних знамений.
Снегопад, снегопад сыплет сладкой кутьей
на холмы городских погребений.

Мы все, в миру, во власти Зла,
захвачены безумной гонкой,
без упряжи нас понесла
савраска по границе тонкой.

Нам застилает кровь глаза
от жажды жизни в напряженье,
и мнится праведной стезя
в дурмане головокруженья.

Куда несешь нас, коренник,
чужого нахлебавшись пойла,
забросив свой родной денник,
расколотив копытом стойло?

И пристяжные также рвут
поводья, страшным глазом
косясь на обветшалый кнут,
и на горящие соблазны.

И бабе не остановить
взбесившуюся тройку,
она несет, чтоб пригвоздить
хозяина к трактирной стойке.

Мне Тот* дал грамоту, доверив
быть счетчиком минувшего и слов,
привратником, хранящим двери
к наследию творцов и мудрецов.

Я проводник меж нынешним и прошлым.
Перед лампадою в трудах ночных
в словах возвышенных и пошлых,
соединяю мертвых и живых.

И если вдруг народ мой обезумит,
я напою их мудростью чужой.
Их просветит мой труд, и образумит,
и поразит своею красотой.

*Тот – египетский бог, покровитель писцов

Проклятые слова, и смысл,
лишенные дыхания эмоций.
Как в живописи желтый стронций,
вы разъедаете взбесившуюся мысль!

Благословенна четкость выражений,
но стоит их слегка перемешать
они меняют вычурную стать
казенно-постных предложений,
на облако, способное летать!

И в музыке – какие-то крючки
слагаются в аккорды, фразы, фуги…
Но, милые мои, она в нас без натуги
вливает вечности могучие толчки!

Ехидна-мать-отстой-урбанизация,
родившая конгломераты слов,
взялась ваять людей в канализации
из экскрементов мега-городов.

Едва от колдовства очнувшись,
они на свет ползут из под земли,
надев лицо, побрив когтями уши,
цифруясь в единицы и нули.

Однако, математике – в науку,
царице стройности, узилищу искусств,
природа преподносит штуку –
невычисляемость простейших чувств.

Есть связь меж сухостью цифири
и упырями мега-городов.
Я в зеркало смотрю – не нетопырь ли
расправил крылья перепончатые слов?

Из зеркала вдруг взглянет мать,
отец с горящими глазами,
и материнскими губами
о чем-то хочет рассказать.

Моргнув, себя я снова вижу:
мне полумрак затылок лижет,
гадаешь – бритвой вскрыть, иль брить,
а вечность, вот-вот-вот нанижет
тебя на огненную нить.