Пейзажики

ПЕЙЗАЖИКИ

Мозг долбят тысячи иголок –
на крыше тонконогий дождь
кривого зеркала осколок
рихтует, исправляя ложь.

Отбарабанил, тише, тише...
и вот уж слышен соловей,
лик отражений к правде ближе,
и звезды светятся над ней.

Ломоть Луны лимонный
над городом завис,
мой город полусонно
огнями смотрит вниз
на речку. Речка вяло,
смешав огни с Луной,
выплескивать не стала
на берег их волной.

Весны холодные объятья,
горячий Солнца поцелуй,
и блики – солнечные братья
горят в ультрамарине струй.

Последний снег, слепит, сверкает,
как зайчик в зеркале ребенка,
и у дорог, темнея, тает
под кружевной, прозрачной пленкой.

Сквозь вертикальный рост стволов
горизонтальная собака
бежит по запаху следов
протечной сучки, слаще лакомств.

Дурнотный аромат от прели
спрессованной зимой листвы
назойлив. Птичьи трели,
ритм прорастающей травы,
сливаются, и разнополым
различьем лезет на глаза.
И все то кажется веселым,
под небом, словно бирюза.

В небо ломким, коричнево – черным,
прорастая узором ветвей,
клен за кленом, Атлантам подобны,
вводят в таинство темных аллей.

Ночь – волшебница, чудо, загадка:
драгоценная россыпь огней,
искры снега, и где-то отгадка
в глубине невозможных теней.

В лужах бирюзовых плещется рассвет,
изогнул подковой мост литой хребет,
золотые звезды меркнут фонарей,
в воздухе морозном аромат теней,
по реке румяной ноздреватый лед
проплывает плавно таять на Восход.

В белой пене облаков –
синие озера.
Посмотрите, мир каков
сквозь стекло простора!
На зеленые поля
червяки-дороги
лезут, тянут до нуля
свой хребет убогий.
Рябь реки – хамелеон,
по желанью неба,
переменит синьку волн
к ликованью Феба:
на искрящийся поток,
средь теней лиловых;
на алеющий Восток,
на закат пунцовый;
затеряется в дали,
в серебристой дымке,
там, где небо от Земли
выгибает спинку.

Переломился город, раздвоился,
в асфальте хохмой отразился,
на стеклах мимо проносился
машин; плескался, мылся,
витраж листвы осенней засветился
на фоне неба, город растворился
в дожде, а дождик длился, длился.

Дождь каждый день, уже не может
земля в себя его впитать,
лежит плашмя с прогнившей кожей,
как на такую не пенять.

Девица, вляпавшись, брезгливо,
ее тихонько материт,
а лужа мутная лениво
под юбку девице глядит.

Густое небо давит, давит,
мешает с грязью горизонт,
и что-то мучит, что-то тянет
бродить в ненастье, бросив зонт.

Цветов ненастья мешанина:
перетекает зелень плавно в синий,
в осенний, охристый накрап.
Каленый, клёновый краплак
лежит мазком в грязи лиловой
с еще невыдуманным словом.

Красные сосны играют зеленым
в сине-жемчужном, а клены паленым.

Осень осиной малиновый лист
четко чеканит внахлест лист на лист.

Красные сосны, как прежде зеленым
в сине-жемчужном, но клены чернёным.

Лиственных разве зимой разберешь –
каждый чернёной корягой похож.

Резцом искрящимся мороз
на стеклах вырезал пальметты,
а я в узорах вижу лето:
тугие пальмы, стебли лоз;
леса Руссо,* свет Айвазяна*
в пейзажах солнечно-морских;
на белых пляжах, словно манна,
в слепящей чистоте, пески.

*Руссо – французский художник,
*Айвазян – Айвазовский

От твердолобого асфальта
по мягкой тропке в тихий лес:
здесь лужи, притворяясь смальтой,
блестят осколками небес;

дразнилка дрозд, тинь-тинь – синица
ласкают задубевший слух,
березок сморщенные лица
бормочут заклинанья вслух;

дуб молчаливый с постной рожей
готов приветливо обнять,
в траве, кого-то потревожив,
в тени присяду отдыхать.

И скоро, дивный шёпот леса
сознанье в дрёме понесёт
по волнам памяти в то место,
где сердце радостью сожмёт.

***

Беспокойно: который день город
ветер треплет за космы дерев,
меж домами натянутый провод
тянет, тянет тревожный напев.

И по небу, по серому, клочья,
темно-серые, ратью летят,
мучат, мочат дождем днем и ночью,
будто город очистить хотят.

Камыш, река доской стиральной
ветрило драила витой,
холодной, темно-серой сталью,
камыш чесался, как больной.

Дикарка-утка против ветра
гребла короткими ногами,
едва преодолев два метра,
ее сносило между берегами.

Охотник в камышах смотрел спокойно
на проплывающую мимо дичь,
и думал о своем... Печальной дойной
звучал над ними журавлиный клич...

По абрису листвы я узнаю рассвет,
объема нет, он не разбужен светом,
и мир передо мной, как силуэт
в чеканных плоскостях предметов.

Но вот лампаду света подкрутил
движением планеты космос:
свет хлынул, верх позолотил
домов, дерев и затрубили сосны,

и тополя раскинули объятья.
А Гелиос – ваятель, зодчий,
взяв в руки светозарный шпатель,
лепил объемы, наполняя очи.

Мне томно, муторно и мутно,
но на душе моей светло:
я слышал соловья под утро,
я видел, как рассвет весло
тихонько опустил на воду,
чуть тронув рябью отраженья,
я принял у рассвета роды
Светила, жизни пробужденье;
я окунул лицо в рассвет,
меня крылом коснулась птица,
я чувствовал, как теплый свет
по жилам радостью струится.

Нарезает дождик
дольками пейзаж.
Мне с березкой, дождик,
долечку намажь
на кусочек хлеба
бледно-золотой,
серый ломтик неба
с жилкой голубой.

Всю ночь снаружи грохотало,
гремел железом крыши шторм
и тени по стене мотало
упругим ветром и дождем.

Старуха за стеной шептала
молитвы Сыну и Отцу,
почти уверовав Концу,
на подневольный грех роптала,
и вспомнив Сына Божью Мать,
вдруг в голос принялась икать.

К утру, природа поутихла,
и напоследок, раз шумнув,
зигзагом по небу сверкнув,
за гору укатила Лихо.

И вот сияющий рассвет
сверкнул на росных адамантах:
куда ни взглянешь – бриллианты!
Цветов сияет чистый цвет!

Но море, грязно и лениво,
рекою взмучено бурливой,
сменило синий на зеленый
и желто-глинисто-лиловый,
(по местному понятью – "чай").
Пропал на время синий рай!

День, два пройдет, и отлежится
и бирюзою заструится
его прозрачная волна,
и бабке редко будет сниться
пред Богом плотская вина.

Замор внутри – заморосило,
листва в плену у мрачных рек,
плетет осеннее месило
подстилку под грядущий снег.

Ковер персидский разве может
сравниться с этой красотой,
но почему-то сердце гложет
она печалью неземной.

И в эти дни, невольно тянет
томиться к кружевной воде.
Под ивою в осеннем сане
служить неведомой беде.

Листопадень. Висит пасмурень –
мелкий, мелкий, как гнус, серый дождик,
мерно, мерно печальный грустень
в душу что-то осеннее гвожжит.

По стволам растекается чернь,
схоронился в листве день погожий,
ветер буйный с плечами в сажень
уже зимнею стужей тревожит.
Разбросает листву, как костер.
Осень нищая по погорелью
отпускает грустень на простор
выть с метелью в лесах пустотелью.

Там, где вечный колотун,
от Тибетских шапок
прилетает холодун
пробирать до пяток.

И пока осенний лес
красками сияет,
холодун в цветной замес
снега подмешает,
и в московский парк внедрит
он японский колорит.